Неточные совпадения
Но так как, ввиду закоренелой
глупости человеческой, это, пожалуй, еще и в тысячу лет не устроится, то всякому, сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах.
— Да, всемирную историю. Изучение ряда
глупостей человеческих, и только. Я уважаю одну математику и естественные, — сфорсил Коля и мельком глянул на Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся.
Удаляясь, я подавляю в себе одно частное чувство; оставаясь, я рискую возмутить чувство своего
человеческого достоинства
глупостью какого-нибудь слова или взгляда, внушенного этим отдельным чувством.
Был застой; потом люди проснулись, ну поддались несбыточным увлечениям, наделали
глупостей, порастеряли даром людей, но все ведь это было
человеческое, а это что же?
Целое море
глупости, предрассудков, ничем не обусловленного упрямства развернулось перед глазами — море, по наружности тихое, но алчущее
человеческих жертв.
— Niaiseries, mon pere!, [
Глупости, отец! (франц.)] — отвечал Петенька, — вы подумайте только, есть ли в этом
человеческий смысл! Вот и Архипушку, стало быть, освободить!
Вот наше житьишко каково. Не знаешь, какой ногой ступить, какое слово молвить, какой жест сделать — везде тебя «мерзавец» подстережет. И вся эта бесшабашная смесь
глупости, распутства и предательства идет навстречу под покровом «содействия» и во имя его безнаказанно отравляет
человеческое существование. Ябеда, которую мы некогда знавали в обособленном состоянии (и даже в этом виде она никогда не казалась нам достолюбезною), обмирщилась, сделалась достоянием первого встречного добровольца.
— Прежде всего, Фома, уж ежели ты живешь на сей земле, то обязан надо всем происходящим вокруг тебя думать. Зачем? А дабы от неразумия твоего не потерпеть тебе и не мог ты повредить людям по
глупости твоей. Теперь: у каждого
человеческого дела два лица, Фома. Одно на виду у всех — это фальшивое, другое спрятано — оно-то и есть настоящее. Его и нужно уметь найти, дабы понять смысл дела… Вот, к примеру, дома ночлежные, трудолюбивые, богадельни и прочие такие учреждения. Сообрази — на что они?
— Это неважно! В доме — сыро, вот почему мокрицы. Так их не переведёшь, надо высушить дом… — Я — солдат, — говорил он, тыкая пальцем в грудь себе, — я командовал ротой и понимаю строй жизни. Нужно, чтобы все твёрдо знали устав, законы, — это даёт единодушие. Что мешает знать законы? Бедность.
Глупость — это уже от бедности. Почему он не борется против нищеты? В ней корни безумия
человеческого и вражды против него, государя…
Белесова. Вы знаете все, все, знаете и
человеческую натуру. Я себе никогда не прощу, что имела
глупость вам поверить.
— Где же наш господь? Нет вокруг нас ничего, кроме своевольной и безумной
глупости человеческой, кроме мелкого плутовства, великие несчастия порождающего, — где же бог?
Вздохнув при мысли о
глупости человеческой, Андрей Николаевич снова обратился к улице.
— Я скажу одно, — поднялся маленький математик, — пощадите, господа, молодого человека!.. Если у вас есть в сердце хоть капелька
человеческой крови — пощадите его! Он виноват — не спорю. Ну, выдержите его в карцере, сколько вам будет угодно; ну, лишите его домашних отпусков до конца курса; ну, постарайтесь представить пред собранием товарищей весь позор, всю
глупость его проступка; но только, Бога ради, не выгоняйте его!
Для Евномия, как мы уже знаем, не представлялось сомнения в возможности адекватного, исчерпывающего познания божественной сущности помощью понятий («имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы в какой-нибудь детской ладони, заключают непостижимое естество Божие в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту
глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято
человеческим разумом одно наименование» (Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
Сказала я тебе, что Божие безумное премудрей
человеческой мудрости, но ведь обыкновенные люди, язычники, в проявлениях духа видят либо
глупость, либо юродство, либо даже кощунство и богохульство, кликушами Божьих людей называют, икотниками да икотницами, даже бесноватыми.
— Ах, Степа, какие
глупости! Это не такой предмет, чтобы дурачиться. Тут дело идет о
человеческой душе.
Пусть так, пусть ханжеское лицемерие или
глупость говорят, что позволяет им их бедный смысл и прожженная совесть; но им никогда не удастся убедить рассудительных людей, что сдавленность, в которой наше духовенство утрачивает свои
человеческие достоинства, есть наилучшая форма, навсегда необходимая для нашей церкви.